В Третьяковке показали оживших богов Семирадского

Казалось бы, что могут рассказать нам сегодняшним мифические сюжеты Древней Греции и Рима? Однако, если внимательно всматриваться в идиллические сцены крупнейшего мастера европейского академизма Генриха Семирадского, то за чувственными и красочными образами античности проступают проблемы, волнующие любое поколение: от жестокости власти до предчувствия исторического перелома.

Масштабная выставка художника с мировым именем в Третьяковской галерее, дополненная древними артефактами и работами современных авторов, позволяет погрузиться в тайнопись академического языка и прочитать творчество Семирадского по-новому.

Генриху Семирадскому (1843-1902) довелось жить в непростое время для имперской России узаконенной цензуры, контрреформ и – как следствие – расцвета писательской и художественной культуры, с помощью которой можно было говорить (чаще иносказательно) об острых проблемах.

Будущий художник родился в католической польской семье потомственных дворян. Родители прочили сыну научную карьеру, однако он решил посвятить себя искусству и после окончания физмата Харьковского университета уехал в Петербург, чтобы поступить в Академию художеств.

Поскольку он был старше 20 лет, то мог обучаться только платно и не мог участвовать в конкурсе на золотую медаль, дававшую право на поездку в Европу. Однако в итоге Семирадский преуспел: постепенно нашел свой художественный язык и тему (античность и ранее христианство), получил заветную золотую медаль, отправился в путешествие по Европе и надолго обосновался в Риме.

А в 1877-1878 годах получил заказ на роспись северной части Храма Христа Спасителя, который в 1931 году был взорван большевиками. Мастер выполнил работу вдохновенно и быстро, однако общество раскритиковало его фрески за недостаток религиозного содержания. Тем не менее многие признавали «Тайную вечерю» одним из лучших произведений художника, она не раз воспроизводилась другими авторами в провинциальных храмах. Фрагменты чудом сохранившихся фресок составляют отдельный раздел выставки в Третьяковской галерее. Перед нами Иисус, Мария, апостолы – как живые, все они с очень человеческими лицами, что, собственно, и вызвало волну критики в конце ХIХ века в адрес автора.

Этот акцент на человечности играет важное значение. Дело в том, что в конце ХIХ века бурно развивалось другое, альтернативное и революционное, искусство: Семирадский жил в одно время с Моне, Ван Гогом, Гогеном, Репиным, передвижниками. Он наблюдал тектонические сдвиги в художественной «риторике», но оставался верен академическому языку, где все реалистично, детально, красиво. Почему?

Ответы мы находим в работах самого художника, его последователей и современных авторов, обращающихся в наше время к античным сюжетам. Таких ответов много. На поверхности – общепринятая идея о том, что искусство призвано возвышать человека над прозой повседневности, просвещать и радовать глаз. Но проявляется и другая мысль: древние сюжеты, на первый взгляд оторванные от сегодняшнего дня, позволяют иносказательно рассуждать о современных проблемах.

Вот, например, показательная работа Семирадского под названием «Трудный выбор» (1887): пожилой патриций колеблется, что ему милей – дорогая китайская ваза или красавица-рабыня. Для богатого римлянина обе – вещь. Эта сцена – рассуждение о ценности человеческой жизни и свободе. Здесь стоит сделать поправку на время, когда, несмотря на отмену крепостного права в России в 1861 году, нельзя было сказать, что крестьянское большинство в одночасье получило свободу, а состоятельные люди увидели в каждом экс-рабе личность…

Или вот сюжет – тоже о человечности. Картина «Фрина на празднике Посейдона в Элевзине» стала одной из самых масштабных произведений Семирадского и украсила его персональную выставку 1889 года в залах Петербургской Академии художеств. Император Александр III был так поражен полотном, что купил его прямо на выставке и там же впервые высказал публично желание создать в Петербурге музей русского искусства.

В центре сюжета – античная гетера Фрина, с которой, по преданию, Пракситель изваял статую Афродиты Книдской, а живописец Апеллес – Афродиту Андиомену. То есть Семирадский обратился к образу, из которого выросла мощная традиция изображения обнаженной женской натуры.

Свою Венеру живописал каждый знаменитый мастер. Богиня красоты Семирадского – не восковое божество, а живая женщина. Она из плоти и крови и не стесняется своего естества перед толпой, которая смотрит на девушку по-разному: одни – с восхищением, другие – с ненавистью, третьи – с завистью, кому-то красавица вовсе не интересна. Все неоднозначно, противоречиво, индивидуально – как в и в жизни. В то же время Венера Семирадского вступает в диспут с современной ему модой на изображения «кокоток», которых так много писали французские мастера. Античный сюжет лишен цинизма, но при всем своем изяществе, в нем сохраняется конфликт и психологизм, и есть отсылка к проблеме отношения к женщине в обществе.

Несмотря на всю серьезность академического жанра, в нем есть и ирония, которая наглядно показана в работе современного автора Тима Парщикова. В его серии фотографий 2011-13 годов мы видим те же античные фигуры, что в центре внимания Семирадского, только на каждой из них приклеен ценник. «Во все времена новая политическая и финансовая элита испытывала потребность идентифицировать себя с классической культурой. Таким образом она демонстрирует свою легитимность и подчеркивает закономерность наследования истеблишменту предыдущей эпохи», – пишет в пояснении художник. Это еще один ответ на заданный выше вопрос – почему? Быть может, и Генрих Семирадский, продавая свои работы со скрытым смыслом Академии художеств и новой элите, тайком улыбался уголками губ?

Хотя сам предмет – античность – мастер очевидно воспринимал как самый глубокий кладезь для осмысления важных материй – красоты, возвышенности, свободы и просвещения. Не случайно он отказался от сюжетов «галантного века», к которым обращался в период студенчества. Семирадский счел их слишком легковесными. «Мы вопрошаем и допрашиваем прошедшее, чтобы оно объяснило нам наше настоящее и намекнуло о нашем будущем», – писал в свое время критик Виссарион Белинский, которого, очевидно, читал Семирадский. По крайне мере, творческий метод художника точно и лаконично расшифровывает эта цитата.

Генрих Семирадский смотрит в прошлое, из которого выросло Возрождение и которое веками питало умы многих авторов. Например, еще одного нашего современника Валерия Кошлякова, который на выставке в Третьяковке представлен гигантскими полотнами на картоне – вблизи они кажутся завораживающей и зыбкой абстракцией, а издали обретают конкретные формы римских статуй, фонтанов и колонн. Так же и Семирадский – заглядывал в далекое прошлое, чтобы издали разглядеть самую суть настоящего и будущего.